Там, где рос желтый папоротник в лесу, перед синим костром, далеко за полночь сидели Скарбник и Лаюн — две нечистых силы. Скарбник был старше Лаюна. Скарбник был брюнетом, а Лаюн — блондином. Оба они сторожили клад. Но работа их им не нравилась. Потому что двадцать лет клад лежит и молчит, а по истечении этого срока ползет из-под земли и всех заманивает — то свечку зажжет, то козленком сделается. И, несмотря на то, что поведение у него такое всего одну ночь — на Ивана Купала, все равно очень беспокойные эти часы.

Вот Скарбник, поворачивая на палочке жужелицу, пекшуюся в огне, задумчиво произнес:

— Что за жизнь у нас тобой, Лаюн! Надоело все — представить себе не можешь! Кругом топи, бурундуки бродят, носы повесив. Хотя бы один раз поинтересовались, как у нас с тобой дела. Взять, например, Лешего. У кого жизнь удалась, так это у него. Сидит себе в пне, ноги в мох укутал, слушает мавок и желудями закусывает.

— Вынужден с тобой не согласиться, — ответил Лаюн. — У Лешего судьба тоже не завидная. Каждый август на нем вырастает еловая кора. Очень неприятные, полагаю, ощущения.

— Да, — кивнул Скарбник. — Но отметь, какое у него при этом прекрасное чувство юмора. Никто так не умеет шутить с людьми, как Леший. Он веселится, у него что ни день — то смех. А нам с тобой хоть раз было весело?

— Нет! — решительно подтвердил Лаюн.

— В этом-то все и есть!

— Зато порой его мучает усталость, нам с тобой она не снилась. Это в трехсотлетнем возрасте можно спокойно перегонять с места на место зайцев с крысами, а в тысячелетнем — сердце пошаливает, — возразил Лаюн.

— Что мы все о грустном да о грустном?! Завтра трехсотая ночь Ивана Купала. Опять кладоискатели своим присутствием будут сводить с ума. Я так злюсь, когда они по болотам с лопатами ходят, даже челюсть ноет. Давай что-нибудь придумаем? Давай клад сами отдадим первому встречному? Не будем ждать завтра, а сделаем это прямо сейчас, — сказал Скарбник, стукнув копытцем.

Лаюн почесал третье ухо. У Лаюна их было целых шесть.

— Как-то неправильно получается.

— Вот заладил — "правильно-неправильно"! Зачем нам с тобой сторожить сережки с колечками, зарытые каким-то там разбойником три века тому назад? Ну, нужны эти сережки с колечками кому-нибудь, — ну и пусть забирают!

— Удивляюсь я тебе, Скарбник. Ты старше меня, а ведешь себя, как ребенок, — Лаюн постучал копытцем по земле. — Хотя с другой стороны — что нас держит?

— Ну, пошли! — сказал Скарбник.

— Пошли!

И они пошли. Скарбник — хвостом обвязанный вокруг торса, Лаюн — все шесть ушей навострил. Идут через лес, за ними след из светлячков тянется. Скарбник впервые в жизни насвистывал песенку. Лаюн молчал.

В лесу им никто не встретился. Но когда закончились торфяные болота с росянками-мухоловками, перед ежевичными полянами, они увидели странное "что-то" — не то птичку, не то кабанчика со стриженой челкой. Сидело "что-то" на камушке и икало громко.

— Вот он наш, первый встречный! — шепнул Скарбник Лаюну.

— Вижу!

— Здравствуй, ты кто такой? — спросили они у птички-кабанчика.

— Я — Соловейко, дух. Икоту на людей насылаю, — ответила та.

— Икота это хорошо. А тебе случайно старинный клад не нужен?

Соловейко сузил зрачки:

— Ик, важный?

— Очень важный!

— Ну, давайте.

Отдали они ему.

Соловейко вроде бы и приятно, что у него теперь клад появился, но он — ну совсем не знал, что с ним делать! Взвалил себе на спину и потащил под черный валун. Потому что далеко в деревнях уже петухи звенели, значит, рассвет скоро должен был наступить (а Соловейко, понятное дело, рассвет не любил).

— "Днем подумаю, куда бы его пристроить!", — решил он.

Целое утро перебирал потом Соловейко драгоценности, перекладывал слева направо, взвешивал в ладонях, нюхал и даже покусывал! Но так и не пришел к окончательному выводу, что с кладом делать. А улад все это время сидел молча — хитрый такой! — а с приходом полудня вдруг рассыпался в разные стороны.

— Да ты что! Меня же сейчас найдут! Ик! — зашипел на него Соловейко, пытаясь ухватить монетки.

— Все равно! Гулять хочу! — заявил клад и, отодвинув валун, побрел по дороге.

— Иди-иди, от тебя все равно одни неприятности будут! — плюнул ему вслед Соловейко.

И побрел клад. То сережки сундук за собой тащили, то колечки. Добрел, наконец, к чьей-то ноге. Нога вроде бы человеческая была, да и тело человеческое, только все обман, — потому что на самом деле они Злыдню принадлежали, любящему людей бедными-несчастными делать.

— Привет! — боднул клад Злыдня. — Разве нечистая сила днем силу имеет?

— Нет, не имеет. А ты чей?

—Лаюн со Скарбником меня подарили первому встречному. Я от него ушел.

— Кладушка-душечка, не хочешь со мной остаться? — предложил Злыдень. — Мы с тобой таких дел накрутим, что и ты, и я будем счастливы.

— Знаю я твое счастье: людей богатством заманивать, а вместо него дырки в носках оставлять. У меня другие намерения. Я сам себе хозяин.

— Ну и не надо, безобразник! — обиделся Злыдень.

И клад снова побрел.

И брел он, брел, брел, брел, не догадываясь о том, что жила на земле недалеко от той дороги, которую он выбрал, веселая разбойница по имени Татьянка Гроза — еще большая хулиганка, чем он сам.

— Привет! Куда это ты направляешься, сам по себе? — спросила Татьянка у клада, встретив его на мосту через синюю речушку в белых кувшинках.

— Через несколько часов ночь на Ивана Купала грядет, я направляюсь в город. Хочу кому-нибудь улыбнуться, подразнить, побегать. Потом в моих планах вернуться к Лаюну со Скарбником. Привык я к ним за триста лет.

— Не надоело тебе никому не принадлежать?

— Что ты! И не скучно, и не надоело! — округлился монетками клад. — Я слишком важный, чтобы быть чьей-нибудь собственностью. Сам я по себе, сам себе хозяин.

— Ну, удачи! — помахала ему Татьянка Гроза.

— И тебе пусть везет!

...И пошел клад. Татьянка за ним внимательно так наблюдала, глазки сузила, а сама вот что в то время думала:

— "Не сойдет такому замечательному кладу лишать стольких людей радости богатства. Согласна с тем, что одному человеку столько золота ни к чему. Но если его поделить по несколько монеток и по колечку с сережками на каждого, то и он перестанет гордыней болеть, и нуждающимся — подарок".

Такой девчонкой была!

Наступила ночь на Ивана Купала — таинственная ночь, запалившая в чащобах огоньки, на воде венки. Бродил по городу клад-самодовольник с приоткрытой крышкой, одному подмигивал, другому хихикал, в руки не даваясь. Невероятно он был поражен, когда на него сверху Татьянка Гроза вскочила и зловеще шепнула на ушко:

— Милок, пора подумать о других! А ну, ребята, все, кому не хватало денежек, прошу — угощайтесь! По три монетки берите, по две сережки и по колечку!

...Через три ночи клад вернулся к Лаюну со Скарбником разбитым и расстроенным. Сев возле костра, щелкнул ржавым замком и сказал:

— Меня ограбили!

Лаюн со Скарбником переглянулись:

— Ничего, бывает. А мы, знаешь ли, соскучились. Как бы там ни было триста лет — срок не малый. Родными мы сделались с тобой, несмотря ни на что. Почти любим тебя.

— Что уж теперь! — отмахнулся клад.

Но Лаюн и Скарбник потрепали его по сундуку.

— Не вешай нос, дружище! К нам Леший вчера забегал, говорил, колодец заброшенный в где-то лесу видел, в котором давно утопленное золото мается. Горячо мечтает о сухом местечке.

— Правда что ли?

— А то!

— Так пойдем?

— Пойдем!

И они пошли. Пели на обратном пути воодушевлено, у Лешего мигрень вызвали. Во как бывает!