«Каб цябе расамаха задрала!»

Популярное в прошлом веке белорусское проклятье

В славянском фольклоре по различным источникам росомаха — фантастическое существо ("зверь-женщина"), обитающее в ржаном поле или в коноплях; человек со звериной головой и лапами; злобный дух в обличии женщины (обычно с длинными пальцами), появляющейся в поле или в лесу; русалка.

Изначально в белорусских и севернорусских поверьях "росомаха выступает в качестве женского демонического существа, подобного русалке и часто смешиваемого с ней. В белорусской быличке росомаха (расамаха) описывается как голая женщина с распущенной косой, сидящая на бобровой хатке с плачущим маленьким ребенком на руках и чешущая себе волосы щучим гребнем. Завидев людей, она ныряет в воду:

"Старыя людзі кажуць, што колісь тут у лесі вадзіліса звяры расамахі, але гэто, мабыць, няпраўда, бо я сам з дзецюкамі бачыў расамаху, дак яна была ў постаці жанчыны з распушчанымі косамі. Гэто не звер, а якаясь нечысь. У нас людзі кажуць, што расамахаю робіцца жанчына, як яна знішчыць свае дзіця дай сама ўтопіцца. Гэтак раз я з дзецюкамі касіў сено на берагох у альсе кала ракі. Выбралі гэто мы грудок, палажылі там свае кайстры з абедам да й пашлі касіць. Ведамо, раненько з расою трава мягкая. Мы-такі шмат выкасілі, покуль сонейко паднялосо ўгору. Пашоў я на грудок узяць біклагу з квасом, аж бачу, хтось пачапаў нашы торбы, а біклагу павесіў на алешыну. Каб гэто быў сабака, таб ён не чапаў біклагі. Пачаў я слухаць, ці не зашамае што, аж чую, плачэ дзіця от саўсім блізко ў лазе. Я туды — яно далей. Я далей за лозу, а яно ў алёс. Я ў алёс — яно к самуй рацэ. Думаю: што гэто за ліхо. Забыў я й пра квас, хочэцца мне пераканацца, якое гэто ліхо. От я нібыто пашоў назад, а тым часам ціхенько, на пальчыках давай падкрадвацца праз алёс к рацэ. А каля ракі бабравіна, от саўсім пры бабровуй хаце. Зірну я, аж на бабровуй хаце сядзіць голая жанчына з распушчанаю касою, а на руках трымае маленькае дзіцятко. — «Гэто, мабыць, яно й плакало», — думаю сабе. Тым часам яна палажыла дзіця на лано да давай шчупаковым грэбенцэм расчэсаць валасы, а я стаю да дзіўлюса, хто б яна была такая й чаго яна сядзіць тут на бабровуй хаце? Толькі я тое думаў, як ось зноў пачало плакаць дзіця. Яна давай яго хістаць, палажыўшы на ногу. Тым часам мае дзецюкі з другого боку пачулі, што ў альсе плачэ дзіця, да й падышлі туды. Толькі тая расамаха закмела, што праз алёс ідуць людзі, як усхапіласа сама, схваціла аберучкі дзіця да шабулдых у бабравіну, толькі шчурачкі пашлі. Падбеглі дзецюкі туды, сустрэлі мяне да й пытаюць, ці не бачыў я якого дзіцяці. А мне няма чаго й казаць, бо яны не павераць. Вярнуліса мы на сенажаць да й пашлі палуднаваць. Прыходзім на грудок, аж там зноў хтось пачапаў нашы кайстры. Дагадаўса я, які гэто злодзей, дагадаўса, што то пачапала расамаха, але прамаўчаў. Потым я-такі прысцярог яе да й ускінуў на шыю свой хрэст. Яна падзякувала да й знікла, бо Бог дараваў ёй грахі і зняў з яе пакуту."

Рэдкі (деревня Великий Рожан, Слуцкий уезд Минской губернии)
в записях А.К.Сержпутовского, 1930 (367: с.446-447)

"Гэта быў канец лета. Працавалі на полі. І сусед расказаў, што калісьці ў нашых лясах вадзіліся звяры расамахі. Напэўна, памыляліся, бо гэта не звер, а нячыстая сіла, падобная на жанчыну з доўгімі валасамі. Кожная з іх забіла сваё дзіця пры жыцці, а сама ўтапілася.

Аднойчы, працуючы ў полі, захацелася суседу папіць. Пабег ён на вуліцу, глядзіць, а торбачкі з ежай няма. Замёр на хвіліну і чуе, што дзесьці недалёка чуецца плач дзіцяці. Ён да яго, а яно ўсё аддаляецца і аддаляецца. Вельмі ён здзівіўся ўсяму гэтаму. Вырашыў пайсці да ракі, пахадзіць, а там жанчына сядзіць, а на руках у яе маленькае дзіця.

Тым часам жанчына паклала дзіця і пачала расчэсваць шчупаковым грэбнем распушчаныя валасы свае. Здалёк пачуліся галасы людзей, яны таксама пачулі плач і прыйшлі. Як толькі расамаха пачула людзей, адразу ўзяла сваё дзіцятка і збегла ў ваду.

Прыбеглі людзі, пытаюцца, што здарылася, але сусед маўчаў. Перахрысціўся ён перад абедам, і з таго часу расамаха больш не трывожыла іх."

Запісана ў 2006 годзе ў горадзе Гомель С.Каморынай
ад Канцавога Івана Мікалаевіча, 1929 г.н. (505: с.212)

Схожими характеристиками (женская ипостась, длинные распущенные волосы, сидение на берегу водоема, исчезновение при приближении человека) обладает и севернорусский образ:

"Была деревнюшка Бурцево, бывало озёрко небольшое. Кто-то видал, что в озёрке росомаха живет с длинными волосами, она, когда хороший день, так вылезает. Говорили, что в Бурцевском озёрке росомаха живет с длинными волосами. Кто видает, дак, она, говорят, показывается к нехорошему, когда вылезает. Она там роспускает по плечам, ей самой не видно, она вся в волосах"

Тихманьга Каргопольского района Архангельской области, ЭРС (297: с.331)

"Росомахи здесь нет, она в реке живет. Она утром на камню сидела. Волосы распущены и сидит на камне. Она как женщина. Как увидит человека, так в воду — плюх! Все одно — что росомаха, что русалка"

Своятино Любытинского района Новгородской области (401: с.57)

В рассказе из Волховского района Ленинградской области росомаха показывается человеку в лесу посреди болота в виде девки с длинными распущенными волосами, белым лицом и черными глазами. В данном тексте название росомаха выступает как синоним кикиморы:

"В лесу росомaха, кукимора, как до Тимохина дома, так видела".

Волховского района Ленинградской области (401: с.57)

Здесь, как и в других быличках, росомаха не только не делает попыток напасть на человека, но и убегает при его приближении.

О неустойчивости, размытости в севернорусской традиции образа росомахи свидетельствуют колебания информантов, которые иногда в своих сообщениях путают реальное животное и мифологическое существо:

"Россомаха — она похожа на человека. Она у коровы вымя выдират. Ничёво не трогат, а вымя режет. Нет, я ошиблась, это русалка такая. Русалка похожа на человека, а росомаха на четырёх ногах. [Русалки] тоже ходят, скачут на четырех ногах, но у ней ноги как руки, может стоять на две ноги"

Тихманьга Каргопольского района Архангельской области, ЭРС (297: с.332)

Как и другие женские мифологические образы (русалка, полудница, удельница, кикимора), росомаха в белорусской и севернорусской традициях часто выступает как персонаж-устрашитель, которым пугают детей, чтобы они не ходили к водоему или в поле. На северо-западе Белоруссии в окрестностях Будслава (район Вилейки, современная Минская область) детей пугали сидящей во ржи русалкой или расамакой, чтобы они не бегали по ржаному полю (Sielicki, 1986, s.213-214). В Карелии детям говорили: "Россомахи во ржы. Штоб рож не топтали, [детей пугали]: "Такая, с длинными волосами, схватит и утащит". Рож качаецца, так и кажэцца, што росомаха бежыт. Тёмно-каштановая, цвета ржы спелой, и как будто руками она машэт" (кондоп. карел., Черепанова 1996, с. 56-57). "Говорили, маленьки как ребята купаюца вецером, поздно уже, а купаюца: "Ты вон докупаеся вецерами, росомаха тебя утащит" (Тихманьга Каргопольского р-на Архангельской обл., ЭРС).

На основе внешнего вида реального животного росомахи, имеющего лохматую длинную шерсть, а также облика мифологической росомахи-русалки как женщины с длинными, распущенными волосами, в русском и белорусском языках развилось вторичное значение слова росомаха как неприбранной, неряшливой женщины и вообще неаккуратного человека. В Житковичском районе Гомельской области росомахой называют женщину с распущенными, неприбранными волосами (с.Запесочье, Тураўскi 4, с.316). "Кажем: роспейсаласа, як росомаха, а ека та росомаха, то не ведаем" (с.Погост, Тураўскi 4, с.316). То же значение известно на северо-западе России (в регионе, где преимущественно локализуется мифологический образ росомахи): "А если женщина с распущенными волосами, так мы звали ее росомахой" (Лодейнопольский район Ленинградской области (401: с.80)). Носович (с.569) приводит лексему русумaка со значением "немытый, замараха, неряха", с примером: "С самого рання русумакой ходзиць". Для русского языка В.И.Даль фиксирует, в частности, бранное значение этого слова: "разиня, неряха" с пометами "новгородское, тверское, рязанское, курское, симбирское, тамбовское" и с примером "Ходишь росомахой" — распустив одежду, нараспашку (Даль, 4, с.104). На основе характерного признака лохматости, растрепанности в севернорусских говорах росомахами называют незавившиеся кочаны капусты: "Капуста не завилась — одни росомахи выросли" (Тихманьга Каргопольского р-на Архангельской обл., ЭРС).

Образ росомахи, отличный от всего вышесказанного, выводит немалоизвестный фольклорист-мистификатор П.Древлянский. Он берет реально существующее в народной культуре мифологическое имя и на него "навешивает" не свойственные этому образу мотивы, характеристики и функции. В итоге имеем фантастический образ росомахи, который вот уже более полутора столетий кочует по страницам весьма солидных исследований в области славянской мифологии:

Расама́ха — какой-то грозный дух. Белорусцы представляют его страшным чудовищем, состоящим из половины человека и половины льва, т.е. задние ноги его и другие части до груди — человеческие, остальные же — львиные; весь он покрыт длинною, самою белою шерстью; ходит на задних ногах. Верят, будто Расамаха всегда живет в коноплях (куда девается зимою — неизвестно) и выходит только ночью для приискания корма; верят так же, будто она, увидев нескольких людей, нападает на самого молодого из них (старых не трогает); напавши на свою жертву, она не душит его, но, прогрызя у живого череп, высасывает мозг; высосавши же мозг, тело бросает. Поговорка: Каб цябе́ Расама́ха задрала. Не то ли же это, что у Славян — Чернобог?..

П.Древлянский "Белорусский народные предания" (310: с.263-264)

Приведенный материал с достаточной очевидностью показывает, что получеловек-полулев, нападающий на молодых людей и высасывающий у них мозг, есть не более чем продукт мифотворчества, источником которого, быть может, являются античные сочинения типа "Естественной истории" Плиния Старшего (297: с.330-333). Также Левкиевская сообщает, что в славянских бестиариях "зверь росомаха изображается исключительно мирным и ни на кого не нападающим существом" (297: с.333), однако заглянув в упомянутый ею источник, обнаруживаем чуть ли не противоположное:

"Pѡccaмaxa звѣрь степны подобны яко песъ а усы и хвостъ подобенъ листу."

"Россомакъ, то же, что россомаха. Россомакъ ѕвѣрь драпежной паче волка в сибирскихъ убѡ странахъ найпаче множатся, лего^к собою, тѣм же на древа часто скачетъ, и ѿтуду бросается на прочїя ѕвѣри. Аще кто на кожи его спитъ, страшныя сны присно грѣзятся, тѣм же на оде^ждѣ его, а найпаче на головѣ неповелѣваютъ носити..."

О.В.Белова "Славянский бестиарий" (102: с.218).

"Не исключено, что этот мотив в разных вариациях встречается в европейских бестиариях применительно к другим животным. Ср. похожие вариации в фрагменте о медведе, высасывающем кровь из головы спящего человека:

Медведица... егда обрящет человека спяща, подъемлет едину ногу свою и полагает ю прямо носа человеческаго и творит его не чувствовати вящии отнюдь, и та копает ров созади главы его, и он не чует, и тогда усты своими глотает кровь бедного оного человека и дает ему нечувственную и злую смерть

"Собрания о неких собствах естества животных" Дамаскина Студита
(ГИМ, Увар. 5, XVII в., л.311-313).

Скитание по этнографическим исследованиям образа, описанного Древлянским под именем росомахи, продолжается по сей день. Этому немало поспособствовал В.И.Даль, включив в статью "Росомаха" в своем словаре среди других, вполне достоверных сведений, краткую выдержку из Древлянского с пометой "белорусское": "Злобный дух, человек со звериной головой и лапами, живет в коноплях" (Даль, 4, 104). А из словаря Даля, авторитет которого в русской научной традиции не привыкли подвергать сомнению, фантом, созданный Древлянским, стал автоматически перекочевывать в другие исследования, в частности, в словарь русской мифологии М.И.Власовой (Власова, 1998, с.448), которая уже выдает его за русский материал, явно не заметив у Даля географическую помету. А.В.Гура заимствовал сведения о росомахе непосредственно у Древлянского и с присущей ему старательностью пунктуально воспроизвел все фантазии первоисточника (Гура 1997, с.61,89,98,207), заново актуализировав фантомные черты этого персонажа в современной научной традиции и даже не дав себе труда задуматься о том, что сведения Древлянского явно не согласуются с остальным материалом об этом персонаже" (297: с.333-334).